В Театре драмы состоялось эпохальное событие — дали Гоголя. Причем не школьно-программного или политически ангажированного «Ревизора», а житейскую комедию «Женитьба». Может, это и есть культурное отражение пресловутой стабильности? Смотрите, мол, все хорошо, а все равно… грустно.
В том, что Валерий Саркисов — режиссер творческий, сомнений нет. Стоит только вспомнить его очень авторскую трактовку «Смерти Тарелкина». И то, что неудача при завышенной планке лучше, чем средненький просчитанный «успех», тоже, думаю, никто оспаривать не будет. Но к тому, что спектакль так меня потрясёт, я, честно говоря, не был готов. (И за это отдельное спасибо).
Пьеса задумана Гоголем как очень смешная сатирическая и поэтому в рамках жанра дает мало маневра для режиссуры. И то, что Саркисову удалось не просто выжать из нее максимум смешного, а увидеть вещь в необычном ракурсе, — дорогого стоит.
Зритель начал улыбаться еще до начала, лицезрея на авансцене велотренажер-тандем, который как бы обыгрывал и фамилию главного героя и сам марьяжный сюжет. Потом на сцену неспешно в шикарном шелковом халате и ермолке вышел Подколесин и в уютном терапевтическом ключе завел диалог со Степанами (Евгений Зерин и Артем Прохоров) в кружевных ночных сорочках с рюшами. Следом появилась сваха Фекла и чуть не зевая начала рекламировать кандидатку в невесты. При этом никакого наигрыша, фальшивой бодрости и стремления взять зрителя в оборот. И зритель благодарно притих, словно покупатель, которому, вместо того чтобы нахамить и впарить, предложили чашку кофе и выбор на любой вкус. А зачем оно, это нарочитое веселье, если автор — самый грустный в мире писатель, сказавший в своем «Миргороде»: «Скучно на этом свете, господа!»
Вот после такой экспозиции и стало ясно, что играться будет не отдельно взятый юморной скетч, а весь Гоголь от «Шинели» до «Мертвых душ». Поэтому от ворвавшегося Кочкарева (Анатолий Фирстов) тоже не ожидалось никаких двойных сальто, и печаль в его глазах, даже когда он затевает интригу, весьма уместна. Вообще, хотелось отметить, что это вторая подряд удачная работа актера после явного попадания в Расплюеве.

Маргарите Алашеевой (тетка) и Елене Суродейкиной (сваха) достались возрастные роли, и зерно успеха состояло в том, что обе не играли возраст. Их героини — это не посадские кумушки, лузгающие семечки, а подтянутые, элегантные дамы, где-то бойкие, где-то простоватые, но узнаваемые персонажи с улицы. И занимающиеся шоппингом не ниже «Этажей» или «Золотой мили».
Очень колоритна троица женихов.
Экзекутор Яичница (Сергей Блохин) при постоянно упоминаемом эпитете «толстый» производит впечатление скорее крупного мужчины и успешного бизнесмена, может, из бывших бандитов, но уже слегка пригламуренного. Актер, который при слабых режиссерах всегда сам себя поддерживал в состоянии усредненной органичности, здесь вдруг проявил дисциплину и умение действовать в границах четкого рисунка роли. Только Юрий Фильшин мог сыграть Жевакина в таком широком диапазоне — начав с галантного пустозвона и закончив почти трагизмом в последнем монологе о семнадцатом отказе. Очень интересной получилась роль Анучкина у Александра Сучкова. Недостаток пластики здесь был возмещен гротесковой характерностью, где на сладкое добавлен хулиганский штрих в виде усиления портретного сходства с самим Николаем Васильевичем. Впрочем, и у Гоголя Анучкин достаточно изломан и истеричен.
Пара главных героев — Подколесин (Николай Игнатьев) и Агафья Тихонов¬на (Мария Мельникова) — обычно всегда трактовалась как дуэт недотеп, знакомых максимум с четырьмя арифметическими действиями. Может, так оно где-то и есть, но то, что они при этом человеки, — вроде бы тоже медицинский факт. Режиссеру удалось это подчеркнуть, причем очень убедительно. Так актеру провести роль главного жениха в миноре, на полутонах, не сорвавшись ни разу на крик, и быть при этом интересным — это надо суметь.
Актриса Мельникова — особый разговор. Наблюдая ее уже не в первом спектакле, я отмечаю одну важную особенность — неприятие штампов. Словно каждую роль человек играет в первый раз и стремится к такой обезоруживающей органичности, что просто… веришь. И страхам, и радостям, и слезам.
Вообще здорово, когда режиссер находит общий язык с актерами. Чего стоит только сцена объяснения под граммофон. Сколько в ней тепла, человечности и жизненной нелепости. Просто находка! И одновременно — пример из учебника про простые предметные действия. Здесь на каждом шагу органика идет рука об руку с техникой. Это и движущиеся ширмы Гордона Крэга. Это и мейерхольдовский «откат-накат», когда практически все персонажи начинали свои роли с эмоционального нуля.
На пресс-конференции художник Андрей Климов что-то такое говорил про кропотливый подход к костюмам, но того, что получится эффект «второй кожи», наверное, не ожидал и он сам. Из придумок художника-постановщика Валерия Фомина, конечно же, нельзя не отметить смелый «иконостас» женихов (впрочем, спорный) и, разумеется, модную европейскую тенденцию к организации просторного сценического пространства за счет минимума мебели и устремленных ввысь вертикалей.
А вообще Театр драмы хочется искренне поздравить с долгожданной удачей...


Сергей Плотицын

Версия для слабовидящих