Нижний Новгород. Саломея и пророк: пластические метаморфозы
Современную публику трудно удивить. То, что нынешняя театральная палитра с каждым сезоном становится все более пестрой, уже не новость. От жанрового, идейного, стилевого и технического многообразия театральных коллективов рябит в глазах. Конечно, в этой проблеме нельзя не учитывать ценностный аспект и не задаться лишний раз вопросом о качестве предлагаемой продукции - театральной «пищи» хватает как для истинных гурманов, так и для обожателей фаст фуда. Тем не менее, радует сам дух сценического эксперимента, неизменно властвующий в необъятном царстве Мельпомены и добавляющий в процесс развития постановочной мысли бесценную «перчинку» авантюризма.
А ведь без нее и вправду никуда. Особенно остро она ощущается в небольших студиях или антрепризах, находящихся в свободном плавании и не стесненных жесткими рамками могучего академизма. В связи с этим вдвойне приятно и волнительно стать свидетелем экспериментальных метаморфоз, происходящих внутри мощного фундаментального коллектива, «испокон веков» творящего в лучших традициях русского классического театрального искусства. Таковым является Нижегородский государственный академический театр драмы им. М. Горького, поразивший зрителей июньской премьерой одноактной трагедии О. Уайльда «Саломея».
Аплодировали стоя - поклонники явно истосковались по театральным открытиям и прорывам. Впрочем, решительным шагом к триумфу можно считать прошлогоднюю постановку мелодрамы У. Бетти «Козий остров», тем более что и сейчас, и тогда постановщиком был петербургский режиссер И. Сакаев с ярким авторским почерком.Наполненныепантомимой и пластикой, работы этого мастера индивидуальны и броски. С удвоенным запалом подобная творческая тенденция буквально пронизала «Саломею».
Режиссер заявляет о себе с первых секунд спектакля, когда в мрачной глубине сцены возникает человек в сером бесформенном халате уборщицы, натирающий тряпкой и без того сверкающий пол. Лицо словно затушевано белым мелом, только глаза и губы обведены жирной линией черного карандаша. Перед нами не мужчина и не женщина - всего лишь бездушная маска. Позднее персонаж скинет с себя скудное одеяние, и мы поймем, что это Луна - самая загадочная героиня спектакля, которую постановщик наделил огромной смысловой нагрузкой. А пока человек медленно выползает из левой кулисы, упираясь руками в гладкий пол, отталкиваясь и энергично скользя по нему коленями.
Кто бы мог подумать, что в этой убогой служанке скрывается та, за кем останется право последнего слова! Ведь именно провидица-Луна решает, чей час пробил, а кому суждено влачить никчемное существование, навеки погрязнув в нестерпимых угрызениях совести. Недаром героиня повсюду, в каждой щелочке огромного дворца. Она практически не покидает сцену, появляясь в разных обличьях и превращаясь в лейтобраз спектакля. Рождается аналогия с сюрреалистическими мотивами трагедии великого Ф.Г. Лорки «Кровавая свадьба», где Луна также предстает символом верховного судьи.
Актриса Е. Сметанина рисует ее портрет всецело средствами пластики и пантомимы. Фигура актрисы, до пят окутанная кроваво-алым покрывалом, будто слеплена из пластилина - настолько плавны и текучи движения героини. Зрачки поблескивают пугающими огоньками, насквозь прожигающими полумрак сценического пространства, губы внезапно вздрагивают, замирая в безумной улыбке, которая больше напоминает клоунскую гримасу. На протяжении спектакля актриса не произносит ни слова, только изредка неразборчиво бормоча, словно в бреду, или тревожно напевая что-то высоким причудливым голоском. Гибкие руки перекатывают круглое серебряное блюдо, искаженно отражающее каждую деталь грубой реальности, в которой расцветает восхитительная юная Саломея.
Но настолько ли прекрасна главная героиня? Вот она беснуется в белоснежном платье из тонкой разлетающейся ткани, проносясь по парадной зале подобно ветру, запрыгивая на стулья, как резвая горная козочка, диковато озираясь по сторонам и истерично выкрикивая короткие реплики. Вихрь экстаза кружит ее. Эмоциональный градус максимально повышен и останется таким до конца спектакля - режиссер представляет линию развития образа царевны сплошной долгоиграющей кульминацией.
Есть в поведении Саломеи что-то изначально нездоровое, лихорадочное, отталкивающее. На «белесом» лице выделяются только контуры глаз, подчеркнутые черным цветом, и вульгарно-красные губы, будто Луна кидает на них свои жуткие блики. Длинные рыжеватые волосы падают на нос, застревают в уголках рта и путаются у самых кончиков. Но вместе с тем как завораживает и манит каждый штрих ее безумного облика! Невольно вспоминается отчаянная фраза Германна, взирающего на портрет Графини в опере П. Чайковского «Пиковая дама»: «Гляжу я на тебя и ненавижу, а наглядеться вдоволь не могу!».
Новая жемчужина труппы М. Баголей точно улавливает противоречивость образа Саломеи. Актриса строит его на ярких, порой неожиданных контрастах. Еще недавно героиня в беспамятстве металась по сцене, а сейчас стоит на коленях перед Иоканааном и судорожно, как молитву, нашептывает ему свои страстные желания. Проходит время, и она уже с хулиганской прытью поддразнивает пожирающего ее глазами тетрарха. Игра эффектна и рискованна, как прогулка по канату - в любой момент может занести в сторону, и промах будет стоить сценической жизни. Но актриса виртуозно удерживает баланс.
Наиболее показателен один из самых откровенных диалогов Саломеи с Иоканааном. Она сверлит его немигающим, бешено горящим взглядом, жесты одержимы и импульсивны. Внутренние перепады выражены в каждом движении: героиня то присаживается на корточки, с любопытством вытягивая шею вперед, то нетерпеливо вскакивает и, словно не веря своим ушам, пятится от пророка, то падает на пол и в ужасе отползает назад. Но вдруг, притихнув и затаив дыхание, Саломея заговорщицки просит у возлюбленного позволения поцеловать каждую часть его лица. Слыша тихий отказ, она мгновенно перевоплощается в дерзкую капризную девчонку, упрямо топающую ногами и исступленно дергающую себя за волосы.
Однако так ли неприступен Иоканаан? Актер Ю. Котов, мастер психологизма, растворяет сознание героя в ядовитом омуте сомнений. Лик пророка задумчив и неизменно печален, как и подобает святым мученикам, но нервно подрагивающие губы выдают в нем мирское начало. Греховные потоки подобно змею-искусителю терзают его, овладевают разумом, обволакивая уже бунтующую плоть и взывая к древним инстинктам. Он боится не устоять перед соблазнами Саломеи. Быть может, оттого в его глазах столько скорби?
Но жестокая развязка близка. Луна ударяет в блюдо, словно в бубен, и звук роковым эхом растворяется в приглушенном свете софитов. Саломея резким движением срывает черно-белый задник, стилизованный Б. Шляминым под старинный рисунок с изображением двух ангелов, укрывшихся под кроной ветвистого дерева. Поддавшись свежему приливу чувственности, героиня обнажает точеные плечи, гладкую спину, решительно укрощает вздымающееся волнами полотно и оборачивается в него, словно в похоронный саван. Ее триумфальный танец полон экспрессии и сладостного томления. Она медленно и свободно погружается в опьяняющее марево пластических длиннот, купаясь в собственных чарах, извиваясь всем телом на скользком полу и, оборот за оборотом, избавляясь от своего странного наряда. Ей нравится ловить на себе вожделенные взгляды гостей. Саломея знает, что никто здесь не способен противиться ее русалочьей силе, и чувствует себя всемогущей. Через несколько минут она потребует голову Иоканаана.
 
Евсеева Мария
Фото Ирины ГЛАДУНКО

Фотогалерея

 

 

 

 

Версия для слабовидящих